Мордовка - Страница 7

- Полно, Лиза! Нет, тебе надо учиться иначе помогать...

- Выучусь - буду иначе...

И, прижавшись к нему, сказала:

- Это ведь ничего: обидеть их это не может...

Павел обнял её и замолчал, думая о чём-то неясном и большом.

Товарищи видели, что он прячет часть своего времени и от них и от жены, относит его куда-то в сторону, но - молчали, притворяясь, что верят его объяснениям.

Только весёлый литейщик Михайло Сердюков спросил однажды:

- Что, Паша, и ты сударушку завёл?

Застигнутый врасплох, Павел смущённо спросил:

- А кто ещё?

Рябой, вихрастый Михайло взмахнул обожжёнными руками и - захохотал.

- Ловко я тебя поддел! Что, брат, а? Ну, теперь я донесу жене на тебя...

- Нет, ты не говори! - серьёзно попросил Павел.

- Что дашь? Давай Некрасова, ну?

- Не дам. А сказать ей - сам скажу...

Сердюков удивлённо взглянул на него.

- Скажешь? Жене?

- Ну да.

- Зачем?

- Надо же!

Михаил наморщил изрытый лоб, скосил глаза в сторону и вздохнул.

- Значит - серьёзно у тебя? Что ж - это хорошо! Всем видно - не пара она тебе. Она мещанкой родилась, это у неё - в костях. Чёрного кобеля не вымоешь добела - и время зря тратить не стоит...

"Не понимает", - думал Павел.

- Ты её не любишь, - тихо сказал он.

- Верно! - насмешливо согласился Сердюков. - Это верно: я - другую люблю, не её...

Тогда Павел спросил:

- А ты - тоже?

- Что - тоже? Ах да...

Невесело усмехнувшись, литейщик просто сказал:

- Да, брат, и я тоже.

Павел удивлённо смотрел на него, осторожно спрашивая:

- Как же это? Вы ведь хорошо живёте... у тебя жена - товарищ...

- Вот то-то и есть, что товарищ! - сумрачно воскликнул Сердюков. - В этом и задача - она вон кашляет во всю силу, сохнет, товарищ-то...

Беседовали на дворе завода, у стены, покрытой копотью, где-то над ними непрерывно и сердито фыркала пароотводная трубка:

- Фух, фух.

Воздух, пропитанный копотью, был полон стенаниями, визгом и скрежетом, гулом огня, громом железа.

- В три года - две беременности, - печально ворчал Сердюков, свёртывая папиросу, - а это, оказывается, нашему сословию не подобает. Доктор говорит - воздержитесь. Н-ну, начал я избегать, - жалко ж её мне! Комедия слёзная, братец ты мой. Избегал, избегал, да вот и забежал куда-то... куда не надо бы. Пожалуй, будет у меня какой-нибудь скандал. А назад - ходы закрыты... И что значит - назад? Жене в деревню надо ехать, а не детей родить. Дети это, брат, не для нас, видно. Да и вообще - что тут для нас?

Он посмотрел вокруг на груды старого железа, на чёрную от угля землю и крыши цехов, курившиеся дымом и паром.

- Обыграли нашего брата чисто! И ни одного козыря в сдаче, - плохо, Паша!

Он бросил окурок назад, через плечо, и пошёл в свой цех. Шёл незнакомо Павлу - наклоня голову - и всё оглядывался, точно боясь, что вдруг кто-то бросится на него. А когда он исчез в чёрном жерле литейной, Павел вспомнил его весёлым озорником, неунывающим краснобаем, театралом и певцом, вспомнил и - крепко задумался. Казалось, что с ним говорил сейчас кто-то другой и более близкий, чем прежний Сердюков. Он впервые слышал от товарища простые слова о том, что его мучило, и, стоя у станка, думал:

"Он теперь поймёт меня, сойдусь с ним поближе, и - кончено! Нехорошо я живу..."

Это не удалось: не прошло недели, как Сердюкова подняли в кустах около кирпичного завода - он был кем-то жестоко избит и надолго лёг в больницу.

- Вот жизнь! - говорил Павел, бегая дома по комнате. - Эх, жалко его, так жалко - ты представить не можешь, Даша! Такой он славный парень...

Сел рядом с нею и продолжал, понизив голос:

- Знаешь, недавно говорил он мне про жену...

- Ему бы, мерзавцу, молчать о ней! - угрюмо отозвалась Даша. - Знаю ведь я, за что его избили...

- Подожди, Даша!

- Ты, конечно, всякого подлеца оправдать готов, коли он в товарищах у тебя...

Он строго сказал:

- Дарья! Среди моих товарищей нет подлецов!

- Не ори!

Несмотря на толчки её локтя, он обнял жену и рассказал ей о Сердюкове. Сначала это очень заняло её, но потом, возмущённо оттолкнув мужа, она начала ругаться:

- Ах, дохлые черти! Да неужто Марья-то знала про эти его шашни?

- Ты не вздумай сказать ей! - испуганно воскликнул Павел.

- А - скажу! А ей же богу - скажу! - смачно ухмыляясь, выкрикивала Даша. - До чего додумались-дочитались, пакостники! Нате-ка, жену жалко, родит часто, слышь! Тьфу!

В гневе она всегда выпрямлялась, закидывая голову вверх, дышала она в нос, и ноздри её раздувались, вздрагивая, точно у лошади. Всё это делало её ещё более соблазнительной, но - и отталкивало Павла прочь, будя в нём жгучее желание зла ей. Ему хотелось видеть её больной, жалкой и немой от какого-то страха или - нищей: ходит она по улицам, в грязных лохмотьях, униженно кланяется и просит милостыню у жены Сердюкова - тонкой, ловкой умницы, у тех людей, которые так чужды её сердцу, тяжёлому, тёмному и круглому, как чугунный шар.

Вечером в субботу Павел сидел у Лизы, тихо говоря:

- До того довели людей, что даже хорошее, человечье - кажется им грязно. Завязалась петля вокруг души моей, не знаю - как развяжу! Люблю я эту бабу и дочь, конечно, люблю, а - что она может дать дочери! И без тебя не могу, Лиза. Эх, мордовка, хорошая у тебя душа, и друг ты мне...

Она слушала его, опустив голову, и серьёзно, негромко вставляла свои скупые слова:

- Не знаю, как ты будешь. Не придумаю, чем тебе помочь...

Но - придумала.

Однажды, угнетённый новой ссорой с тестем и женой, Павел устало шагал по тихим улицам города мимо заборов, крепко запертых ворот и тёмных окон, за которыми пряталась от холодного света луны весенняя ночь.