"С одной стороны и с другой стороны! - думал он, то выходя на свет, то скрываясь в тени деревьев и домов. - Нет, надо всё это - к чёрту! Жизнь, как я хочу, или - любовь, как она хочет. Я - за жизнь... Довольно!"
Идти было трудно, точно ноги его вязли в тенях, как в сыпучем песке или в густой грязи. Он перешёл на другую сторону улицы, сплошь окроплённую бледным сиянием луны.
Город неохотно засыпал беспокойным сном весенней ночи, но по улицам ещё бродили тёмные фигуры людей, точно искали чего-то, не надеясь найти. Проехал чёрный верховой, качаясь в седле, - подковы высекли две синих искры из камня.
Толстый полицейский вёл длинноволосого мастерового с ремешком на голове, мастеровой качался, грозил кому-то рукой и жужжал, как огромный шмель:
- Подож-жди, - я докаж-жу...
Прошёл почтовый чиновник под руку с тоненькой барышней и оставил за собою странные слова:
- Приоткрыто, но - чуть-чуть, и никто не может пройти...
Сонно тявкали собаки, высовывая морды из-под ворот; церковный сторож не спеша отбивал часы: ударит раз и ждёт, пока звук не растает в голубом воздухе, как слеза в большой чаше студёной воды.
- Десять, - сосчитал Павел.
Пред ним встала маленькая мордовка в серой юбке и жёлтой кофточке, с кружевами на груди. Три кофточки было у неё, все жёлтые, разных оттенков, и все были - коротки ей: когда она поднимала руки - полы выскакивали из-за пояса, а когда наклонялась - на пояснице было видно рубаху из ручного деревенского полотна. И юбка сидела на ней тоже неловко, криво.
"Волосы у неё хороши, - напомнил он сам себе, чувствуя желание найти в Лизе нечто равное красоте его жены. - Славные волосы, мягкие. И глаза тоже. Очень милые..."
Но кто-то протестующе возражал:
"А коленки - острые. И плечи - тоже".
...Из окна Лизиной комнаты на него взглянула тьма: он прижался к стеклу лицом и начал, как всегда делал это, часто и дробно барабанить пальцами по жестяной трубе форточки, вертун в ней был выломан. Долго не отвечали, наконец чужой, слабый голос спросил в трубу:
- Кого надо?
- Лиза - дома?
Глухо ответили:
- Не живёт здесь она.
- Как это?
- Уехала она.
- Когда?
- Четвёртые сутки. Идите с богом.
- Позвольте! - громко сказал Павел, прижимаясь грудью к стене дома. Может, она велела сказать мне что-нибудь?
- А вы кто будете?
- Маков, Павел Дмитрич...
- Вам записка есть, - вот я её в фортку просуну...
Вспыхнул огонь и - погас.
Огонь снова вспыхнул, и окно стало похоже на большое, жёлтое лицо, крестообразно рассечённое чёрным шрамом.
Из форточки, шурша, высунулся белый уголок бумаги; Павел схватил его, развернул и, приложив к стеклу, прочитал большие неровные буквы:
"Павел Митрич, уважамый мой человек полубила я вас очень а будет это не хорошо как с женой все равно. Потому что уж я начала тебе ревновать к нее а ее ненавижу а это тебе тоже самое потому уежаю неизвесно куды
Лисавета".
Он сжал записку в кулак, но тотчас снова расправил, посмотрев ещё на разбежавшиеся по ней слова, - мелко разорвал бумагу и зло усмехнулся:
- Придумала, собачья морда...
Медленно сыпал клочья бумаги на землю, глядя в поле, - там было мёртво и пусто, как в душе, внезапно сжатой страхом.
- Дурочка...
Потом тихонько, задевая плечом заборы, пошёл в слободу, шёл и грустно жаловался:
- Эх, Лиза, - ну куда ты ушла?..
1911 г.
ПРИМЕЧАНИЕ
Впервые напечатано с подзаголовком "Рассказ" в журнале "Современный мир", 1911, номер 1, январь, и одновременно отдельным изданием за границей в издательстве И.П.Ладыжникова.
М.Горький писал В.А.Десницкому, что рассказ этот является одним из набросков к повести "Сын" (см. примечания к повести "Лето" в томе 8 настоящего издания). Рассказ "Мордовка" упомянут С.Г.Шаумяном в его статье, посвящённой М.Горькому (см. примечания к циклу "Сказки об Италии").
Рассказ включался во все собрания сочинений.
Печатается по тексту, подготовленному М.Горьким для собрания сочинений в издании "Книга".